По воспоминаниям Г. Н. Раковоского.
Пока в Севастополе происходила смена главнокомандующего, для кубанцев и донцов, находившихся теперь на маленьком клочке черноморского побережья в районе Сочи, наступал критический момент. Безвыходность положения ощущалась всеми. Офицеры и казаки нервничали, волновались и горячо обсуждали создавшееся положение. Кубанский атаман Букретов и председатель кубанского правительства Иванис в это время находились уже в Севастополе.
Длительное отсутствие атамана и председателя правительства, о которых не было никаких сведений, способствовало тому, что на побережье все упорнее и упорнее стали говорить о мире. Среди казаков разносилась определенная молва о том, что Букретов поехал, мол, в Крым подписывать мир с большевиками. В то же время в грузинских газетах, печатавшихся на русском языке, появились сообщения об английском ультиматуме и о том, что большевики-де вошли в переговоры с главным командованием Добровольческой армии по вопросу о заключении мира.
Ввиду отсутствия точной информации казаки все это принимали на веру. Положение офицеров, которые старались разубедить их и доказать всю нелепость всех этих слухов, становилось необычайно тяжелым, так как в войсках начинала укрепляться версия, что этот мир с большевиками выгоден для казаков, но невыгоден для офицеров. В частях шло разложение, а в наиболее устойчивых частях укреплялась мысль о том, что, вопреки желаниям кубанских властей в лице атамана, правительства и Рады, необходимо эвакуироваться в Крым и уже оттуда продвигаться на Кубань. Рада и правительство в это время в общем бездействовали. Представителем гражданской власти был член кубанского правительства Белашев, замещавший уехавшего Иваниса.
Во время отсутствия Букретова в Сочи приезжал из Севастополя командующий Кубанской армией генерал Улагай, он назначил своим заместителем генерала Шкуро, а сам, ознакомившись с положением, выполняя, как он заявил некоторым членам Рады, свою программу, возвратился в Крым.
Какую программу выполнял вот уже второй месяц Улагай, никому, по-видимому, не было известно.
Находясь в весьма неопределенном положении, командир 4-го Донского корпуса генерал Стариков послал на всякий случай к грузинскому военному министру Лордкипанидзе председателя донской фракции Верховного Круга Гнилорыбова и своего начальника штаба полковника Фаге с предложением присоединить донцов к грузинским войскам, чтобы совместно с грузинами бороться против большевиков. Грузины должны лишь пропустить донских казаков с оружием в руках на свою территорию. Ответ на это предложение был дан в том смысле, что корпус будет пропущен, но предварительно разоружен, причем лошади и оружие поступят в распоряжением грузин. Стариков тогда собрался и вслед за Букретовым и Иванисом поехал в Севастополь к Врангелю и донскому атаману, чтобы выяснить, почему корпус не желают перевезти в Крым, когда катастрофа приближается с каждым днем, почему корпусу не дают денег, продовольствия, снарядов.
Пока в Севастополе происходила смена главнокомандующего, для кубанцев и донцов, находившихся теперь на маленьком клочке черноморского побережья в районе Сочи, наступал критический момент. Безвыходность положения ощущалась всеми. Офицеры и казаки нервничали, волновались и горячо обсуждали создавшееся положение. Кубанский атаман Букретов и председатель кубанского правительства Иванис в это время находились уже в Севастополе.
Длительное отсутствие атамана и председателя правительства, о которых не было никаких сведений, способствовало тому, что на побережье все упорнее и упорнее стали говорить о мире. Среди казаков разносилась определенная молва о том, что Букретов поехал, мол, в Крым подписывать мир с большевиками. В то же время в грузинских газетах, печатавшихся на русском языке, появились сообщения об английском ультиматуме и о том, что большевики-де вошли в переговоры с главным командованием Добровольческой армии по вопросу о заключении мира.
Ввиду отсутствия точной информации казаки все это принимали на веру. Положение офицеров, которые старались разубедить их и доказать всю нелепость всех этих слухов, становилось необычайно тяжелым, так как в войсках начинала укрепляться версия, что этот мир с большевиками выгоден для казаков, но невыгоден для офицеров. В частях шло разложение, а в наиболее устойчивых частях укреплялась мысль о том, что, вопреки желаниям кубанских властей в лице атамана, правительства и Рады, необходимо эвакуироваться в Крым и уже оттуда продвигаться на Кубань. Рада и правительство в это время в общем бездействовали. Представителем гражданской власти был член кубанского правительства Белашев, замещавший уехавшего Иваниса.
Во время отсутствия Букретова в Сочи приезжал из Севастополя командующий Кубанской армией генерал Улагай, он назначил своим заместителем генерала Шкуро, а сам, ознакомившись с положением, выполняя, как он заявил некоторым членам Рады, свою программу, возвратился в Крым.
Какую программу выполнял вот уже второй месяц Улагай, никому, по-видимому, не было известно.
Находясь в весьма неопределенном положении, командир 4-го Донского корпуса генерал Стариков послал на всякий случай к грузинскому военному министру Лордкипанидзе председателя донской фракции Верховного Круга Гнилорыбова и своего начальника штаба полковника Фаге с предложением присоединить донцов к грузинским войскам, чтобы совместно с грузинами бороться против большевиков. Грузины должны лишь пропустить донских казаков с оружием в руках на свою территорию. Ответ на это предложение был дан в том смысле, что корпус будет пропущен, но предварительно разоружен, причем лошади и оружие поступят в распоряжением грузин. Стариков тогда собрался и вслед за Букретовым и Иванисом поехал в Севастополь к Врангелю и донскому атаману, чтобы выяснить, почему корпус не желают перевезти в Крым, когда катастрофа приближается с каждым днем, почему корпусу не дают денег, продовольствия, снарядов.
К началу апреля в Севастополе собрались атаманы всех казачьих войск: генерал Богаевский от Дона, генерал Букретов от Кубани и генерал Вдовенко от Терека. Ввиду необходимости так или иначе урегулировать вопрос о взаимоотношениях нового военного командования с казаками и принять те или иные меры в отношении войск, находившихся на восточном побережье Черного моря, под председательством генерала Врангеля состоялось несколько совещаний, в которых, кроме атаманов, принимали участие помощник главнокомандующего Шатилов, командующий Кубанской армией Улагай, управляющий морским ведомством адмирал Герасимов, Стариков и другие.
Старикову удалось убедить представителей главного командования, что 4-й Донской корпус вполне боеспособен, что никаких митингов в корпусе нет и что нет разговоров о сдаче большевикам. Это было необходимо потому, что слухи о разложении донского корпуса упорно циркулировали в Крыму, в частности в Севастополе, причем в значительной мере это объяснялось антагонизмом между находившимися на побережье донцами и кубанцами. Немалую роль здесь играли и слухи, распространяемые некоторыми из кубанских генералов о небоеспособности донцов, о полной дезорганизации частей донского корпуса, о необходимости спасать в первую голову находившихся якобы в полном порядке кубанцев. К тому же кубанцев совсем нет в Крыму, тогда как донцов туда перевезена не одна тысяча. Эта своеобразная агитация имела успех, тем более, что Врангель как бывший командующий Кавказской армией был теснее связан с кубанцами, чем с донцами.
Казалось бы, что тех и других ввиду наличия в крымских портах большого количества русских и иностранных судов можно было бы своевременно вывезти всех без исключения. Но главное командование почему-то медлило. И хотя на совещании, в котором принимал участие и Стариков, решено было перевозить 4-й Донской корпус, однако никаких конкретных мер к проведению этого решения в жизнь не было принято.
Когда принципиально был разрешен вопрос о донцах, Букретову был также поставлен вопрос, согласен ли он на перевозку кубанцев. Кубанский атаман ответил, что по этому поводу он опросит казаков.
— Но это митинг! - возмутился Врангель.
— Не забывайте, что я выборный атаман, - ответил Букретов. - Я не могу поступать против желания казаков.
В конце концов Букретов резко и определенно заявил Врангелю:
— Как атаман я говорю вам, что ни одного кубанского казака в Крым не перевезу, ибо кубанские казаки были в Добровольческой армии пасынками, и я не желаю, чтобы так было и в дальнейшем.
Заявление Букретова, о желании которого стать во главе Кубанской армии было определенно известно главному командованию, произвело на Врангеля и присутствующих сильное впечатление. Врангель не доверял Букретову, и его опасения нашли как бы подтверждение в поведении кубанского атамана.
После категорического заявления Букретова, естественно, возник вопрос, в какой мере желательно дальнейшее присутствие его на совещании и вообще в Крыму.
— Можете уходить, - заявил Врангель Букретову, - но из Крыма вы не выедете.
Здесь же, в присутствии кубанского атамана, Врангель отдал управляющему морским отделом адмиралу Герасимову распоряжение о том, чтобы ни под каким видом не перевозить на восточное побережье Черного моря Букретова.
— Значит, вы меня арестовываете? – взволнованно спросил Букретов.
— Да, арестовываю, - ответил главнокомандующий. Букретов тогда ушел к себе в гостиницу. На участников совещания эта сцена произвела весьма тяжелое впечатление.
— Атаман является лицом неприкосновенным, - осторожно указал Врангелю его помощник Шатилов.
В том же духе высказались донской и терский атаманы, которые, ссылаясь на краевые конституции, заявили, что атамана нельзя подвергать аресту.
— Что же мне с ним делать? - с недоумением спросил Врангель. - Я убежден, что он погубит Кубанскую армию и сдаст ее большевикам...
Однако в конце концов Врангель решил не разрывать с Букретовым и даже согласился назначить его командующим Кубанской армией. Тогда Шатилов во время заседания поехал к Букретову и привез его обратно. Врангель извинился перед кубанским атаманом за свою горячность.
— Если хотите, - закончил он, - то назначаю вас командующим Кубанской армией. Поезжайте с Богом к себе обратно.
Улагай, таким образом, перестал быть командующим армией и все генералы, находившиеся в оппозиции к Букретову, - Науменко, Бабиев, Муравьев и другие - стали отчисляться от своих должностей и переезжать в Крым.
2 апреля во время совещания главнокомандующего с казачьими атаманами было достигнуто соглашение, в силу которого главнокомандующий объединял в своих руках всю полноту власти военной и гражданской без всяких ограничений. Что касается казачьих вооруженных сил, то главнокомандующий являлся высшим военным начальником, обладающим всей полнотой власти в отношении стратегического и тактического их употребления и по другим вопросам, связанным с ведением военных действий. В отношении внутреннего гражданского устройства казачьи войска и области должны пользоваться полной автономией. Они являлись, таким образом, не зависимыми от главного командования. При сношении с правительствами иностранных государств никакие сепаратные выступления не могут иметь места и всякие сношения и действия должны предприниматься по соглашению с главным командованием. В свою очередь, главнокомандующий при сношении с иностранными правительствами по всем вопросам, касающимся казачьих областей, предварительно должен был сноситься с казачьими атаманами.
Казалось, что все насущные вопросы, касавшиеся казаков, разрешены. Однако в действительности положение продолжало оставаться весьма неопределенным...
В командование 4-м Донским корпусом на Черноморском побережье вступил тем временем генерал Калинин. Стариков же был назначен представителем донского атамана на побережье. Голодающие донцы и кубанцы находились по-прежнему в выжидательном положении, так как перевозка частей в Крым все еще не началась. В Кубанской Раде и правительстве снова поднялся вопрос о мире с большевиками, о необходимости заключить хотя бы временное перемирие и т. д. Между представителями донского и кубанского командования и воинскими частями нарастал антагонизм, причем дело доходило даже до вооруженных столкновений. Ввиду уклончивых ответов представителей Грузии донцы определенно склонялись к мысли разбить грузинские войска и пройти с оружием в руках в Поти. Кубанская же Рада и правительство категорически высказывались против вооруженных столкновений с грузинскими войсками. Население страдало от самочинных реквизиций и готово было на все, чтобы поскорее развязаться и с донцами, и с кубанцами. Все смелее и смелее становились “зеленые”. С каждым днем к Сочи приближались большевики. Уйти в горы, все еще покрытые снегом, было по-прежнему невозможно. После своего назначения заместителем командующего Кубанской армией генерал Шкуро вызвал в Сочи из отряда Морозова Генерального штаба полковника Дрейлинга и предложил ему пост начальника штаба, приказав формировать этот штаб по образцу армейского.
— Никаких распоряжений и указаний свыше мы не получали, - рассказывает Дрейлинг. - По словесному распоряжению Улагая наша задача заключалась в том, чтобы держать за собой плацдарм на черноморском побережье. Для какой цели мы должны были это делать - для планомерной эвакуации войск или же для развития наступательных операций? - нам не было указано. В воинских частях в это время наблюдалась страшная дезорганизация. Не было денег, продовольствия, свирепствовала эпидемия, войска занимались грабежами. Нужно было употреблять колоссальные усилия, чтобы бороться со всеми этими дефектами.
Во время отсутствия атамана и председателя кубанского правительства Иваниса из советских радио находившиеся на побережье получают новое подтверждение тому, что ввиду английского ультиматума происходят при посредничестве англичан переговоры о мире между Врангелем и большевиками, о чем сообщал также и генерал Улагай36.
Слухи об английском ультиматуме получают, таким образом, официальное подтверждение, что еще более понижает боеспособность войск. Донцы в массе определенно высказались против мира. В кубанских же частях начался раскол: одни настаивали на заключении мира с большевиками, другие категорически высказывались против мира.
— Мы не скрывали от донских казаков, что начались переговоры о мире, - рассказывал мне Калинин. - На совещании начальников частей я предложил им покрепче взять казаков в руки и высказал свое мнение, что большевики никогда не пойдут на какие бы то ни было условия и что нам придется бороться с ними, ибо из мирных переговоров ничего не выйдет. Командиры частей должны работать именно в этом, а не в ином каком-либо направлении.
Ввиду сведений об ультиматуме, а также ввиду безнадежного, как казалось, положения войск на побережье, по словам начальника штаба Шкуро Дрейлинга, члены кубанского правительства - Белашев, Филимонов, Курганский и генерал Болховитинов - вынесли 7-8 апреля постановление о необходимости заключения перемирия с большевиками. Когда об этом постановлении узнал генерал Шкуро, он заявил, что лично не подчинится ему без разрешения ставки и что во всяком случае для этого требуется постановление Кубанской Рады.
— Мы сообщили обо всем этом, - рассказывал мне Дрейлинг, - по радио в Константинополь главнокомандующему союзной эскадрой на Черном и Средиземном морях английскому адмиралу де-Робеку, а также в Крым, в ставку главнокомандующего. Сообщая в ставку о тяжелом положении воинских частей, находившихся на побережье, Шкуро просил освободить его от командования войсками, так как в противном случае он вынужден будет принять “самостоятельное решение”. На другой день он выступил в Раде, где в мрачных тонах обрисовал общую обстановку, создавшуюся на побережье. После обсуждения Кубанская Рада признала решение правительства о необходимости заключения перемирия правильным, о чем и были поставлены в известность находившиеся в Сочи англичане.
9 апреля в Сочи прибыл на “Аяксе” адмирал де-Робек, по инициативе которого было устроено совещание с участием Шкуро, начальника его штаба Дрейлинга и приглашенного Шкуро из селения Хоста командира 4-го Донского корпуса Калинина.
— Шкуро сообщил адмиралу, - рассказывал мне Дрейлинг, - в каком тяжелом положении находится армия, имеющая лишь двухдневный запас продовольствия. Неизвестно, когда придут пароходы. Между тем, по имеющимся сведениям, Англия предъявила ультимативное требование о прекращении вооруженной борьбы с большевиками. Кубанское правительство и Рада вынесли постановление о прекращении кровопролития, так как нет смысла вести борьбу, раз идут переговоры о заключении мира между Врангелем и большевиками. Но он, Шкуро, все же не может взять на себя ответственность, так как является заместителем командующего армией, а не командующим, а потому и просил освободить его от занимаемой должности.
На это де-Робек, по словам Дрейлинга, ответил, что генерал Врангель, как видно из полученной на его корабле радиограммы, не желает смещать Шкуро и предлагает ему оставаться на своем посту. Во-вторых, насколько ему известно, никакого ультиматума Врангелю Англия не предъявила.
— Тогда я, - рассказывал мне Калинин, - спросил у адмирала: “Могу ли я получить от вас решительное подтверждение, что все это сплошная провокация и никакого ультиматума англичане не предъявили?”
На такого рода вопросы де-Робек, по словам Дрейлинга, ответил, что, насколько ему известно, никакого ультиматума предъявлено не было. Такого ультиматума он не передавал. Но ему также известно, что лорд Керзон обратился к советскому правительству и Врангелю с одинаковым предложением о необходимости прекращения вооруженной борьбы. Если обе стороны согласны на это, он, лорд Керзон, предлагает свои услуги в качестве посредника.
— Насколько мне известно, - добавил де-Робек, - ни от советского правительства, ни от генерала Врангеля ответа на это предложение не последовало. Поэтому я считаю, что борьбу необходимо продолжать, так как обстановка не изменилась.
По просьбе Шкуро адмирал сделал такое же заявление перед специально привезенным для этого на корабль заместителем председателя кубанского правительства Белашевым.
— Ввиду таких сообщений адмирала, - заявил Шкуро Белашеву, - постановления правительства и Рады о перемирии теряют свою силу. Адмирал сообщает, что на побережье, где находятся донцы, кубанцы, терцы, астраханцы, выезжают из Севастополя атаманы казачьих войск и главнокомандующий. Он просил продержаться, в крайнем случае, до приезда атаманов и не входить ни в какие переговоры.
Белашев с этим согласился. Де-Робек, приказав сгрузить для казаков корабельные продовольственные запасы, уехал.
Врангель и атаманы, однако, не прибыли. Числа 13 апреля во второй раз на побережье приехал командующий Кубанской армией Улагай, который, по словам Дрейлинга, узнав о переговорах с де-Робеком, упрекал Шкуро за слишком откровенный разговор об ультиматуме и о тяжелом положении армии. Он привез с собой приказ о том, что, по распоряжению Врангеля, отчисляются от должностей и назначаются в распоряжение главнокомандующего кубанские генералы Шкуро, Науменко, Бабиев и Муравьев. Сделано это было по ходатайству генерала Букретова. Так как отчисленные генералы в течение почти трех лет возглавляли кубанских казаков в борьбе с большевиками, то уход их весьма болезненно отразился на настроении воинских частей. Среди офицеров и генералов начались разговоры о том, что, как только приедет Букретов, нужно уезжать в Крым, так как атаман будет мириться с большевиками.
Непосредственно после Улагая на пароходе “Бештау” из Крыма приехали Букретов, Иванис и Стариков. Букретов вступил в командование Кубанской армией и войсками, находившимися на побережье. Оппозиционно настроенные генералы стали уезжать в Крым, весьма довольные своим отчислением. За ними самовольно начали отъезжать и многие из офицеров. Даже начальник штаба армии Дрейлинг, считая, что вступление в командование войсками ставленника Кубанской Рады Букретова является окончательным разрывом с главным командованием, просил, по его словам, Букретова разрешить ему уехать в Крым.
— Я назначен волей главнокомандующего, - ответил Дрейлингу Букретов. - В качестве законно назначенного командующего армией категорически запрещаю уезжать кому бы то ни было в Крым и приказываю всем, за исключением отчисленных генералов, оставаться на своих должностях.
По словам члена Рады Назарова, стоявшего весьма близко к атаману, Букретов тотчас по приезде заявил, что Крым - ловушка, что недели через две он будет взят большевиками и что кубанцы будут отступать к грузинской границе.
Соглашаясь в общем с Букретовым, председатель правительства Иванис выражал большое недовольство его деятельностью в Севастополе, неуравновешенностью, в частности инцидентом с арестом атамана.
Уход популярных кубанских генералов и общая напряженная атмосфера, создавшаяся в связи с приездом Букретова, произвели гнетущее впечатление на донцов, а потому Стариков, обсудив положение с Калининым и другими представителями донского командования, выехал обратно в Севастополь, чтобы настаивать перед главным командованием на скорейшей перевозке донских частей.
Однако на этот раз Старикову, по его словам, в Севастополе был оказан весьма сухой прием. Ему говорили, что донцы уже перевезены в Крым в значительном количестве и что политические соображения требуют, чтобы теперь было перевезено как можно больше кубанцев, за которыми решено было послать четыре русских парохода и английские военные суда.
В своем донесении донскому атаману Стариков сообщает, что он сделал доклад об обстановке на Черноморском побережье генералу Шатилову, который поставил об этом в известность генерала Врангеля.
— Но никакие донесения, — сообщал Стариков, — не могут дать правильного представления о том, что там происходит. Главнокомандующий решил перевозить кубанцев. Между тем Букретов заявил ему, что ни одна кубанская часть не поедет в Крым. Теперь же Букретов как будто бы склоняется к перевозке. Несомненно, что это внесет большой раскол. Вообще кубанский атаман и правительство ведут непонятную, самостоятельную игру, а это еще более усложняет положение донцов на побережье. Теперь Букретов как будто бы принял решение защищать Сочи, а затем, если потребуется, с оружием в руках пройти в Грузию. Однако правительство и Рада высказались против последнего плана. Корпус донской, если придется под давлением наступающих большевиков идти в Грузию, вынужден будет сдать лошадей и оружие. Корпус голодает. Участились случаи заражения трупным ядом...
Противник приближался с каждым днем. У казаков уже укреплялась уверенность, что начались переговоры с Центральным Исполнительным Комитетом и Советом Народных Комиссаров и что воевать поэтому не придется. В связи с английским ультиматумом вопрос о мире в таком же смысле трактовался и в офицерской среде.
Командир 4-го Донского корпуса Калинин определенно уже не доверял Букретову, особенно после того, как атаман в разговоре с ним высказался в том смысле, что перевозить части в агонизирующий Крым - это преступление, так как из крымского “мешка” никто не выедет. Вместе с тем Букретов весьма резко охарактеризовал Калинину генерала Врангеля, назвав его авантюристом.
В половине апреля большевики перешли в решительное наступление, форсировали реку Шахе, оттеснили кубанцев и заняли Сочи. Букретов со штабом переехал в Адлер и 15 апреля на английском миноносце (два-три английских судна все время находились у побережья) вместе с Дрейлингом отправился в Гагры для переговоров с грузинами. Переговоры велись с начальником грузинских войск, находившихся у границы, генералом Артмеладзе, который по каждому вопросу запрашивал Тифлис. Грузины давали уклончивые ответы и, по выражению Дрейлинга, “кормили завтраками”, а потому кубанцы, не добившись определенно результата, вернулись обратно.
Возвратившись из своей поездки, генерал Букретов, по словам Калинина, сообщил ему, что Грузия, ссылаясь на свой нейтралитет, на тяжелое продовольственное положение и, по-видимому, опасаясь репрессий со стороны большевиков, отказывается пропустить через свою границу и кубанцев, и донцов.
— Я думал идти в наступление, - говорил Букретов, - но теперь вижу, что части небоеспособны. Не знаю, что предпринять...
— В таком случае пройдем в Грузию силой, с оружием в руках, - предложил Калинин.
— Это невозможно, - возражал Букретов, указывая на то, что англичане лишат тогда донцов и кубанцев всякой помощи.
16 апреля большевики атаковали арьергард Сводно-кубанского корпуса, находившегося под командой генерала Морозова, и, прорвав фронт, заняли селение и дом, где находился штаб одной из кубанских бригад. Большевики воспользовались телефонной связью, которую отступавшие не успели уничтожить, и вызвали к телефону командира корпуса. К аппарату подошел генерал Морозов.
С первых же слов выяснилось, что его вызвал начальник 50-й советский дивизии Егоров37. Эта дивизия входила в состав 9-й советской армии, находившейся под командой Василенко.
— Я нарочно вызвал вас к телефону, - заявил Егоров Морозову, - чтобы указать на безнадежность вашего положения. Выхода вам нет. Во имя чего же и мы, и вы льем сейчас русскую кровь, когда вопрос о прекращении Гражданской войны - вопрос самого близкого будущего? Мне кажется, что нам пора войти в переговоры. Во всяком случае, я вам делаю это предложение.
— Я не вправе входить в какие бы то ни было переговоры, - ответил Морозов. - О том, что вы мне сказали, я донесу по команде.
Букретов и начальник штаба его Дрейлинг в это время ожидали с часу на час, что грузины разрешат переходить через границу, и Дрейлинг, по его словам, разрабатывал технические детали перехода (нужно было через один пограничный мост пропустить около шестидесяти тысяч кубанцев и донцов, которые по фронту занимали пространство от Сочи до Романовска, верст на пятьдесят).
Когда Морозов донес о предложении вступить в переговоры, Букретов 16 апреля в Адлере собрал совещание войсковых начальников, на которое были вызваны генерал Калинин, генерал Шифнер-Маркевич, Иванис, Дрейлинг, военный министр Болховитинов и другие.
— Я, - рассказывает Дрейлинг, - сделал доклад о нашем необычайно тяжелом положении и сообщил также, что продовольственных запасов в интендантстве осталось всего на один день.
Во время доклада пришел председатель кубанского правительства Иванис и заявил:
— Только что от грузин получено уведомление, что ни одного человека, ни пешего, ни конного, ни с оружием, ни без оружия, они пропускать через границу не будут и что одновременно с этим грузинским войскам отдается распоряжение занять позиции вдоль границы.
Как раз в этот же день и от представителя английского командования было получено новое подтверждение тому, что, если казаки грузинскую границу будут переходить силой, с оружием в руках, они, англичане, лишат казаков всякой помощи. Но если грузины добровольно пропустят казаков, то англичане и тем, и другим окажут свою поддержку.
Однако участники совещания высказались против того, чтобы, защищая самостоятельность Грузии, русские совместно с грузинами дрались бы против русских, хотя бы и большевиков.
В конце концов после обсуждения положения вопрос о необходимости вступить в переговоры с большевиками был решен в положительном смысле. Несколько иную позицию занял командир 4-го Донского корпуса генерал Калинин.
— Когда Сочи было занято большевиками, - рассказывал он мне, - донской корпус расположился в Новом Городке, в двух верстах от грузинской границы. Я сделал соответствующую перегруппировку на случай продвижения красных и “зеленых”, а затем поехал в Адлер на совещание. Букретов заявил мне, что положение настолько катастрофично, что, как выяснилось из обмена мнениями, нет иного выхода, как переговоры о перемирии, тем более, что никаких кораблей не будет. Для переговоров он назначает Иваниса, Дрейлинга, меня и генерала Морозова, как начальника тех войск, которые находятся в соприкосновении с большевиками.
— Я заявил Букретову и участникам совещания, - рассказывал Калинин, - что ни в какие переговоры с большевиками не войду, но если положение столь катастрофично и никаких кораблей не будет, то я назначу своего представителя для участия в переговорах и дам ему соответствующую инструкцию. Но на эти переговоры я смотрю лишь как на выигрыш времени, которое смогу использовать, чтобы, сосредоточив войска, перейти хотя бы силой грузинскую границу. Сам я сейчас еду в Грузию.
— Для чего? - спросил Букретов.
— Пришел момент, - отвечал Калинин, - когда Дон самостоятельно может и должен говорить с Грузией. Не одни же кубанцы будут вести переговоры...
Для участия в переговорах Калинин назначил генерала Голубинцева, которому, по его словам, приказал присутствовать во время переговоров исключительно с информационными целями. Сам же отправился к англичанам и обратился к ним с просьбой дать ему миноносец для поездки в Грузию. По дороге он встретился с начальником Черкесской дивизии генералом Султан-Келеч-Гиреем. Оба генерала ввиду того предательства, которое, по их мнению, совершал Букретов, решили ехать в Грузию, и если переговоры не увенчаются успехом, то пройти границу силой.
Тем временем отчисленный от должности генерал Шкуро, предчувствуя с каждым часом надвигающуюся катастрофу, выехал уже из Севастополя, где получил тоннаж для погрузки кубанцев, и теперь на английском миноносце спешил в Сочи. Миноносцы, на которых ехали Калинин и Шкуро, встретились, и Шкуро, после того как Калинин обрисовал обстановку и сообщил о цели своей поездки в Грузию, показал ему предписание, полученное им из ставки.
В предписании указывалось, что генерал Шкуро будет руководить эвакуацией, что нужно сажать на пароходы кубанцев и лишь в последнюю очередь донцов. На пароходы предполагалось грузить только вооруженных людей.
— Никакой надежды на приход судов для посадки донцов, - заявил Шкуро, - нет. Я могу спасти только донской командный состав.
(Когда через несколько дней после всех этих событий я беседовал с главнокомандующим и между прочим задал ему вопрос, чем объясняется такое предвзятое отношение главного командования к донцам и почему было приказано их грузить в последнюю очередь, генерал Врангель ответил:
— Только потому, что раньше в Крым перевозили исключительно донцов и теперь право погрузки в первую очередь принадлежало кубанцам, а также терцам и астраханцам.)
Сообщение Шкуро произвело на Калинина потрясающее впечатление.
— Для меня, - рассказывал он мне, - стало ясно, что иного выхода, как идти в Грузию, у меня нет.
В отношении черкесов вопрос, впрочем, разрешился благоприятным образом, так как их согласились приютить у себя абхазцы, считавшие черкесов родственным народом. Что же касается донцов, то грузины категорически отказались открыть границы Грузии.
— Ни одного человека не пропустим, - заявил Калинину Артмеладзе, бывший генерал русской службы, командовавший уже образовавшимся грузинским фронтом.
Грузия в это время уже вела секретные переговоры с большевиками. Такие же переговоры вели некоторые члены Верховного Круга, входившие в состав донской фракции. Когда Калинин, находясь в Гаграх, разговаривал по прямому проводу с представителем грузинского правительства Жордания, то последний предложил командиру корпуса выяснить все вопросы, касающиеся донцов, совместно с находившимся в Тифлисе бывшим министром земледелия Южнорусского правительства, членом Донского и Верховного Кругов Агеевым и другими членами Круга. Как раз в последнее время они обратились к представителям Советской власти с предложением прекратить Гражданскую войну на основах признания казаками этой власти в смягченном виде (без комитетов и чрезвычаек). Большевики должны были разрешить донцам беспрепятственно возвратиться на родину после того, как они с разрешения грузинского правительства интернируются в Сухумском округе.
По словам Калинина, который случайно узнал о том, в каком направлении вел работу Агеев, он заявил Жордания, что категорически отказывается вступить в какие бы то ни было переговоры с Агеевым и теми, кто вместе с ним именовали себя представителями донского правительства, так как донские министры частью эвакуировались в Константинополь и на Принцевы острова вместе с главной массой членов Донского Круга, частью же находились при донском атамане в Севастополе и стоят на точке зрения непримиримой борьбы с большевиками.
Миссия Калинина не увенчалась успехом. Напрасно также в последние дни и часы умолял грузин о пропуске через границу и член кубанского правительства Белашев. В конце концов определенно выяснилось, что грузины категорически отказываются пропустить через свою границу казаков ни с оружием, ни без оружия. Исключение в этом отношении они соглашались сделать лишь для кубанского атамана, членов Верховного Круга - донцов и кубанцев, членов Рады, кубанского правительства и прочих стариков кубанских станиц.
Тем временем начались уже переговоры о перемирии. Председателем комиссии, куда вошли председатель кубанского правительства Иванис, начальник штаба командующего войсками полковник Дрейлинг, представитель донцов генерал Голубинцев, Букретов назначил генерала Морозова.
За подписями Букретова как атамана и командующего войсками Кавказского побережья и генерала Болховитинова как члена кубанского правительства по военным делам уполномоченные для переговоров получили соответствующие удостоверения и вечером 16 апреля на автомобиле выехали на позиции в штаб генерала Морозова, который находился верстах в семи южнее Сочи. Морозов по телефону сообщил в Сочи большевикам о прибытии парламентеров Букретова. На это был получен ответ, что уполномоченные советского командования будут находиться на железнодорожном мосту, расположенном между позициями большевиков и кубанцев.
Уже стемнело, когда делегаты с фонарем и белым флагом отправились к мосту, находившемуся верстах в четырех от Сочи. В этот день по немому соглашению никаких боевых действий не было. На всякий случай по распоряжению Морозова на железнодорожном полотне у моста расположились казаки с пулеметом.
Члены комиссии подошли к мосту и остановились.
— Кто идет? - послышался окрик со стороны высланного большевиками дозора.
— Делегация.
— Пропуск?
— Пропуска не знаем. Мы пришли для переговоров по предварительному соглашению. Доложите об этом начальству.
Через короткий промежуток времени с другой стороны моста из группы находившихся там большевиков отделились четыре темные фигуры с флажком и фонарем в руках и подошли к делегатам. Это были представители командования 50-й советской дивизии. Самого Егорова не было: он уехал в штаб 9-й армии, находившейся, по-видимому, в Туапсе.
В числе делегатов был командир полка, на участке которого происходили переговоры, политический комиссар, заместитель Егорова и начальник его штаба.
— Если вы не желаете признать Советскую власть, то наши переговоры будут очень короткими, - заявили с первых слов советские уполномоченные.
На это, по словам Дрейлинга, они ответили большевикам:
— Мы пришли вести переговоры не о признании Советской власти, а о перемирии, чтобы не ухудшать своего тяжелого положения излишними потерями. Когда мы будем говорить о мире, тогда будет идти речь и о признании Советской власти.
Во время дальнейшего разговора большевики были весьма любезны, генералов титуловали “господин генерал” и даже “ваше превосходительство”, генералы же пользовались термином “товарищ”.
— Слава Богу, - говорили большевики, - что Гражданская война заканчивается. Вы знаете, что Советская власть теперь сильно изменилась. Мы широко пользуемся услугами интеллигенции. У нас видные места занимают кадровые офицеры. Теперь многое забыто. Мы многому научились. Мы понимаем, что были отброшены вами к Орлу благодаря нашим ошибкам. В свою очередь, вы отброшены нами благодаря вашим ошибкам. Как приятно думать, что первый раз после трех лет русские люди, ожесточенно дравшиеся между собой, сошлись вместе. Теперь мы можем переговорить по поводу общего русского дела.
— Мы, - рассказывает Дрейлинг, - сообщили большевикам о том, что англичане знают о переговорах и согласны выступить в качестве посредников.
— Зачем нам англичане, к чему всякие посредники? - горячо запротестовали большевики. - Договариваются русские с русскими. Англичанин, который будет маклером, что-нибудь себе выторгует. Если договоримся без посредников, мы сохраним за собой этот маклерский процент. Не выгоднее ли в интересах России торговаться одним?
— Вопрос о русских интересах никогда не ставился в Советской России, а вот теперь вы вдруг заговорили о русских интересах, - заметил один из членов комиссии.
— Теперь положение изменилось, - отвечали большевики. - Мы раньше всего ставим своей целью защиту русских интересов.
Первые переговоры не дали конкретных результатов, так как представители большевиков заявили, что не имеют соответствующих полномочий.
— Мы, - рассказывает Дрейлинг, - предложили им назначить уполномоченных и с своей стороны обещали составить письменный текст наших условий. Сами поехали обратно в Адлер.
На следующий день, 17 апреля, члены комиссии, за исключением находившегося на позициях Морозова, собрались и составили одобренный Букретовым текст первого письменного предложения большевикам в таких выражениях, чтобы при его обсуждении выиграть больше времени. Условия перемирия, подписанные Иванисом, Дрейлингом, Голубинцевым и Морозовым, без всяких подписей были переданы большевикам. Они заключались в следующих положениях:
1) Прекращение враждебных действий и заключение перемирия впредь до подписания мирного договора.
2) В основание при выработке условий перемирия, а впоследствии мирного договора должны быть поставлены следующие идеи:
а) обе стороны должны смотреть друг на друга как на части одного великого народа и не стремиться к уничтожению или унижению противника, как то бывает при внешних войнах. Сторонам надлежит думать лишь о светлом общем будущем;
б) заключенные соглашения должны вести к долгому прочному миру, то есть не иметь в своем содержании никаких пунктов, которые бы являлись обидными или унизительными для какой-нибудь стороны, оставляли бы чувство недоброжелательства или даже мести, не могли бы служить поводом к новым восстаниям и борьбе;
в) для достижения целей, указанных в первых двух пунктах, необходимо принять во внимание особый уклад казачьей жизни и казачьего быта.
3) Почти трехлетняя Гражданская война создала атмосферу взаимного недоверия, подозрительности, непримиримости. Поэтому при ведении переговоров необходимо проявлять и подчеркивать особое доверчивое отношение сторон друг к другу.
4) Условия перемирия:
а) демаркационная линия сторон, нейтральная полоса: река Сочи - правый берег, река Бзуга - левый берег. Между ними - нейтральная полоса;
б) срок перемирия - до подписания мирного договора;
в) передвижение желающих жителей в местности, занятые противной стороной, с разрешения подлежащих начальников не ниже начальников дивизий. Ныне же - выход на полевые работы; гарантирование им полной неприкосновенности личной и имущественной как во время движения, так и на местах и снабжение их надлежащими документами от обеих сторон.
Со стороны большевиков в письменной форме 17 апреля были переданы через генерала Морозова следующие условия капитуляции:
1) Гарантируется свобода всем сдавшимся, за исключением уголовных преступников, которые будут подлежать суду революционного трибунала.
2) Гарантируется свобода всем сдавшимся, искренно раскаявшимся в своем проступке и выразившим желание искупить свою вину перед революцией поступлением в ряды Красной Армии и принятием активного участия в борьбе с Польшей, посягнувшей на исконные русские территории38.
3) Инициаторам и руководителям восстаний свобода не гарантируется. Они подлежат или привлечению в трудовые батальоны, или заключению в концентрационные лагеря до конца Гражданской войны, и только в виде особой милости они могут быть допущены в ряды Красной армии.
4) Все огнестрельное оружие и шашки подлежат сдаче. Кинжалы могут быть сохранены под честное слово с тем, что они не будут обращены против Советской власти и отдельных ее представителей.
5) Содействие возвращению на родину будет оказано постольку, поскольку позволят разрушенные войною пути.
6) Гарантируется неприкосновенность личности всем, согласно пунктам 1 и 2. Неприкосновенность имущества гарантируется всем, жившим своим трудом, не принадлежащим к классу эксплуататоров.
7) На ответ дается двенадцать часов, считая срок с момента получения настоящих условий, после чего при неполучении удовлетворительного ответа военные действия будут возобновлены с удвоенной энергией. Ни в какие мирные переговоры представители командования тогда вступать не будут. Условия будут считаться нарушенными, если хоть один человек после получения условий перемирия будет пропущен в Грузию или уедет в Крым.
Подписаны были эти условия командующим 9-й советской армией Василенко, членом военно-революционного совета Онучиным. Передал условия военный комиссар 50-й дивизии Рабинович.
Об условиях капитуляции, по словам Дрейлинга, были немедленно поставлены в известность начальники частей, а через них казаки и офицеры.
Ультиматум начал бурно обсуждаться как в командном составе, так и в частях. Снова Белашев делает последнюю попытку уговорить грузин пропустить войска через границу и... снова безуспешно.
Для окончательного разрешения вопроса об ультиматуме и разъяснения некоторых неясных пунктов, в особенности пункта об “уголовных преступниках”, в Адлере под председательством Букретова состоялось совещание, на котором присутствовали начальники кубанских частей и другие. На этом совещании генерал Морозов заявил, что с частями Кубанской армии, находившимися в его распоряжении, он не может дать отпор большевикам. Ввиду этого вынесено было принципиальное решение принять ультиматум и вместе с тем запросить большевиков, кого они разумеют под “уголовными преступниками”', а также выяснить смысл неясных пунктов.
18 апреля члены комиссии, которая вела переговоры, из Адлера снова выехали на фронт, чтобы разъяснить некоторые пункты предложенных большевиками условий капитуляции. Советский и кубанский автомобили встретились на восьмой версте южнее Сочи. Со стороны большевиков в качестве уполномоченного командующего армией Василенко прибыл политический комиссар армии Сутин39, отрекомендовавший себя партийным коммунистом с 1909 года. Вместе с ним явился бригадный комиссар Рабинович, исполняющий обязанности дивизионного комиссара, и заместитель начальника 50-й дивизии.
Так как в это время уже производилась погрузка на “Вампоа”, “Бештау” и другие корабли, то делегаты, по словам Дрейлинга, старались путем длительных переговоров выиграть как можно больше времени.
— Мы видим из предложенных нам письменных условий, что вы патриотически настроены, - заявил в начале переговоров Сутин. - Выход вашему патриотическому чувству будет дан на польском фронте. В данный момент Советская Россия ставит своей задачей восстановление единой, великой России. В этой работе офицерство, понятно, сыграет огромную роль, и ему будет дана полная возможность послужить идее великой России, но, понятно, только в рядах советских войск.
— Вы постоянно упираете на слово “советская”, - заметил один из членов комиссии. - По-видимому, это слово для вас самое важное. Мы же все время упираем на слово “Россия”. Для нас дорога “Россия”, но “Советской Россией” мы не дорожим.
— Да, - согласился Сутин, - в этом, пожалуй, самая существенная разница в наших точках зрения. Но в общем и мы, и вы стремимся к созданию могучей России.
— Вы, - говорил затем Сутин, - предполагаете договариваться через посредство англичан. Мы, соблюдая русские интересы, это отклоняем, ибо они, как маклера, выторгуют себе что-либо. С англичанами вы ведете хлеб-соль, а мы отнимаем у них Баку и бакинской нефтью снабжаем Волгу, которую вы два года оставляли без возможности обслуживать десять русских губерний. Мы и теперь защищаем русские интересы, а вы нам мешаете...
— Все это так, - возражали члены комиссии, - но вы забываете, что для нас самое понятие “Советская власть” противоречит понятию “интересы России”.
Во время дальнейшего разговора Сутин подчеркнул, что самый факт переговоров с теми, кто поднял оружие против Советской власти, доказывает добрые намерения большевиков.
— Мы могли бы не договариваться, - добавил он, - а просто вас доканчивать. Те условия, которые мы вам предложили, будут предложены и Польше в пределах русских. Те же условия будут предложены и Врангелю. Никаких других условий представители Советской власти не признают. “Подчиниться” - вот наше условие.
— Мы, - рассказывает Дрейлинг, - указали Сутину, что большевикам, стремящимся, по их словам, к образованию единой великой России, придется вести борьбу с Грузией...
— Нет, - возразил Сутин, - Грузия, как спелая груша, сама свалится к нам в рот. Она автоматически придет к Советской власти. Мы ограничились пока Азербайджаном и заняли Баку40. Затем мы сосредоточили силы против Польши, разгромим ее, а тогда примемся за Врангеля. Мы ведь не повторяем ваших ошибок, - саркастически добавил он. - Мы не стремимся к полной изолированности. Мы прекратили уже вооруженную борьбу с Эстонией, Финляндией, Латвией. Правда, нам пришлось сделать несколько неприятных уступок, но это развязало нам руки...
Получивши устные ответы на все вопросы, делегаты разъехались. В ночь на 19-е от большевиков были получены те же ответы в письменной форме, причем второй ультиматум заключал в себе следующие пункты:
1) Все, совершавшие расстрелы без суда и следствий, грабежи, насилия, а также офицеры, бывшие в составе советской армии и добровольно перешедшие в войска командования Юга России, считаются “уголовными преступниками”.
2) Всем, добровольно сложившим оружие, гарантируется жизнь и свобода. Разрешается разъехаться по домам всем казакам, гражданским лицам и беженцам. Генералам и офицерам предоставляется полная свобода, кроме привлеченных по пунктам 1 и 2 условий, продиктованных военно-революционным советом 1 мая (18 апреля старого стиля).
3) Третий пункт остается без изменений, согласно тем же условиям.
4) Кинжалы, серебряные шашки, дедовское оружие остаются на руках при условии круговой поруки в том, что это оружие не будет обращено против Советской России.
5) Пятый пункт остается без изменений.
6) Все собственные вещи, деньги офицеров, казаков не подлежат отобранию, кроме приобретенных нелегальным путем.
Срок ответа на предъявленные условия не может быть изменен. Согласно указанию военно-революционного совета от 1 мая (18 апреля старого стиля) в четыре часа пятнадцать минут утра 2 мая (19 апреля старого стиля) должен быть дан окончательный ответ.
Еще до получения второго ультиматума, во время обратного возвращения членов комиссии в штаб Морозова, последний, по словам Дрейлинга, высказался в том смысле, что положение безнадежное, а потому требования большевиков придется принять условно, хотя бы для того, чтобы во время всяких формальностей дать возможность уехать как можно большему числу казаков и офицеров.
Когда ночью с 18 на 19 апреля был получен второй ультиматум, Букретов вызвал к себе Дрейлинга и в три часа ночи приказал передать следующую телеграмму Морозову:
“Передайте за своей личной подписью следующий ответ начальнику 50-й советской дивизии: "Принципиальных возражений нет. Необходимо казаков, вернувшихся в станицы, считать на равных правах со всеми гражданами. Хотя мною и отдано распоряжение о невыезде в Грузию и Крым, но ответственности за исполнение распоряжения принято быть не может, так как уходят самовольно. Благоволите прислать документ с подлинными вашими условиями за соответствующими подписями на мое, генерала Морозова, имя. На сообщение и разъяснение этих условий частям войск ввиду их разбросанности потребуется 2-3 суток. Морозов". Букретов”.
Этим переговоры, в сущности, и закончились.
— Рано утром 19 апреля, - рассказывает Дрейлинг, - Морозов по телефону передал нам, что большевики, получившие согласие на принятие условий перемирия, требуют, чтобы к ним приехала комиссия для обсуждения технических вопросов капитуляции. Я заявил Букретову, что категорически отказываюсь ехать к большевикам и подписывать договор.
Председатель кубанского правительства Иванис заявил также, что в этом чисто военном деле он не обязан участвовать. Что же касается генерала Голубинцева, то последний, ссылаясь на то, что он подходит под категорию “уголовных преступников”, не поедет, так как у него нет шансов на обратное возвращение.
— Приедет ли комиссия или нет? - спросил снова по телефону Морозов.
— Нет, не приедет, - получил он ответ.
— Большевики требуют, чтобы я приехал.
— Если уедете, - заявил Букретов Морозову, - то наверняка назад не вернетесь. Что-нибудь придумайте, но сами не уезжайте к большевикам...
— Но это равносильно отказу от перемирия, - возразил Морозов. - Большевики, по всей вероятности, ответят на это наступлением. Части самовольно покидают фронт. Все это приведет к кровавой катастрофе. Мне придется поехать...
— Ну хорошо, поезжайте, - согласился Букретов. Через несколько минут атаман снова вызвал Морозова.
— Он уже уехал к большевикам, - сообщили из штаба корпуса.
А в войсках уже царил хаос. В полках, бригадах и дивизиях бурно обсуждался ультиматум. На улицах Адлера была страшная сумятица. Все суетились, бросались друг к другу с расспросами. Никто толком не знал, в каком положении находятся мирные переговоры. В некоторых частях начинались аресты офицеров, которые бросались в горы, к морю... Раздавались одиночные выстрелы...
Генерал Калинин после безуспешных переговоров возвращался из Гагр в свой корпус, в Новый Городок. На грузинской границе он увидел массу беженцев, отдельных казаков, а также небольшие части кубанцев, терцев, астраханцев.
— Мир подписан, идут аресты офицеров, - вот что услышал Калинин на границе и во весь опор помчался в свой штаб. По дороге партизаны Шкуро сообщили ему об условиях капитуляции.
— Я, - рассказывает Калинин, - еще больше укрепился в своем решении пробиться через Грузию. Другого выхода у меня не было. Решение это подкреплялось и тем соображением, что 18 апреля я послал в Севастополь, в ставку, донесение, в котором просил немедленно прислать корабли в Адлер, причем в случае катастрофы я рассчитывал, что примерно суда будут направлены к Гаграм или Сухуму.
Возвратившись из Грузии, Калинин сообщил Букретову, что выходит из его повиновения. Некоторые из представителей кубанского командования, в том числе военный министр кубанского правительства Болховитинов, ввиду разыгравшихся событий также подали в отставку и получили ее.
Пока в кубанских частях происходила сумятица, Калинин, по его словам, уже занимал позиции по реке Псолу, вдоль грузинской границы, имея в виду и красных, и появившихся в это время “зеленых”. Одновременно с этим он присматривался и намечал тот пункт на грузинской границе, на который должен был быть направлен главный удар 4-го Донского корпуса.
А на взморье, главным образом у хутора Веселого, в нетерпеливом ожидании тысячи глаз вот уже двое суток с напряженным вниманием всматриваются в далекий горизонт: не покажется ли дымок парохода... Можно себе представить, какой вздох облегчения вырвался из тысячной массы, когда на горизонте появились и стали подходить к берегу английские военные корабли.
Внимание! Заканчивается срок аренды хостинга сайта. Вы можете помочь сохранению информации, и публикации новых исторических материалов. Номер карты 4149 4393 1986 3340 иные варианты по ссылке >>>
Правда, радоваться пока лишь могли кубанцы, потому что у донцов ввиду имевшегося у генерала Шкуро предписания и малого числа кораблей надежды на погрузку не было никакой. На подошедшие корабли по распоряжению генерала Шкуро стали погружаться партизаны и “волки”. А в это время, пользуясь полным развалом в кубанских частях, донцы подбирали, захватывали винтовки и вооружались, зная, что обезоруженных на пароходы не примут.
Решившись пробиться в Грузию, Калинин сосредоточил на грузинской границе три донских полка и, в первую очередь, многочисленных донских беженцев, которым приказал поднять руки вверх и идти прямо через границу. На границе же были расположены грузинские войска в полной боевой готовности. Грузины суетились и, видимо, были страшно обеспокоены решительными приготовлениями Калинина.
— Все равно, - заявил Калинин подъехавшему к нему грузинскому генералу, - вы не сможете сдержать волну беженцев. Я не ручаюсь также, что настроение, которое вы создали своим отношением к нам, не выльется в крайне резких и решительных формах, вплоть до применения оружия. Я не в силах сдерживать казаков. Вы знаете, что это поведет к последствиям, которые не желательны ни для вас, ни для меня.
— Хорошо, - согласился грузин, - я пропущу женщин, детей, стариков.
С поднятыми руками волна беженцев двинулась вперед. Со стороны уходивших к большевикам митинговавших кубанцев затрещал пулемет и послышались ружейные выстрелы. Беженцы в панике ринулись вперед и в буквальном смысле смели, увлекли на несколько верст в глубь Грузии грузинскую армию, приготовившуюся защищать границу своего государства. Бросая оружие, сами впадая в панику, уносились и убегали грузинские солдаты под давлением беженской волны.
Пока кубанцы частью сдавались, частью митинговали, частью уходили в горы, донцы стягивались к морю, жадно поджидая, не покажутся ли еще пароходы. Правда, уже в некоторых донских частях начиналось митингование и казаки делали попытки к аресту командного состава. Но такие случаи, по словам Калинина, были ликвидированы, и когда выяснилось, что желающих грузиться кубанцев на берегу нет, началась спешная погрузка донцов.
— Из донского корпуса, - рассказывает Стариков, - не было ни одного человека, который бы хотел остаться. Но судов пришло чрезвычайно мало, и донских казаков погрузилось не более пяти тысяч человек.
Погрузка производилась с лодок, главным образом на английские военные корабли, потому что русские транспорты запоздали. Казаки расседлывали лошадей и гнали их от берега. Лошади жалобно ржали, возвращаясь к морю тысячными табунами. Некоторые из лошадей даже входили в море, как бы умоляя погрузить их на корабли. Лошадей снова гнали от берега, потому что они мешали погрузке. Слезы капали из глаз казаков. Многие рыдали от горя, расставаясь с лошадьми, на которых проездили не один год войны.
— Вы представляете, какую драму они переживали, сколько там было самых настоящих, горьких слез, - рассказывал Стариков. - Я сам пережил это, так как и у меня там брошен конь. А на этом коне я проездил всю войну с Германией и всю Гражданскую войну, никогда не был ранен, не боялся никаких опасностей и ценил его прямо как чудесный талисман.
Но не только лошадей: англичане, чтобы увеличить емкость судов, приказывали бросать на берегу седла, а также винтовки и пулеметы, видимо, не желая допускать на военные корабли вооруженных и в то же время стремясь поместить возможно большее количество людей.
Кубанцы грузились в первую очередь.
— Мы исполнили распоряжение ставки и генерала Шкуро, - рассказывал мне Калинин, - и всех кубанцев, которые желали погрузиться, пропускали впереди донцов. Но их было мало...
Между тем грузины, оправившись после паники, снова закрыли свою границу и выставили впереди броневики, не желая больше вступать ни в какие разговоры. Калинин снова ездил к ним, но без успеха.
Уже наступал вечер. Лихорадочная погрузка продолжалась. В это время, по словам Калинина, к берегу подъехал генерал Морозов, который стал истерически кричать:
— Я - командующий войсками! Я приказываю прекратить погрузку! Что вы делаете: вы же губите общее дело! Что вы там не видели в Крыму? Крым - это та же ловушка. Нужно переходить к большевикам!..
Беспокойство Морозова становится вполне понятным, если вспомнить ультимативное требование большевиков, чтобы ни один человек не уехал в Крым. В противном случае они угрожали признать недействительными все условия капитуляции. Попытка Морозова не имела, однако, никакого успеха. На него бросился командир 45-го Донского полка полковник Шмелев, ударил его два раза плетью и крикнул казакам, чтобы они арестовали генерала. Отстреливаясь из револьвера, Морозов скрылся в кустах.
— Поздно вечером, - сообщает Дрейлинг, - уже когда мы находились на корабле и стояли у хутора Веселого, было получено сообщение, что около пяти с половиной часов вечера в части прибыли первые комиссары. Поздно вечером в этот же день грузины сообщили, что они пропускают через границу командный состав, до урядников включительно. Но сообщить об этом в распылявшиеся и сдававшиеся части было невозможно.
Кроме донцов, на корабли погрузились почти исключительно только части генерала Шкуро (1,5-2 тысячи человек). По словам кубанских офицеров, с которыми мне пришлось беседовать по поводу капитуляции, отсутствие кубанцев при погрузке объясняется их полной неосведомленностью о прибытии кораблей. Знали об этом лишь части Шкуро. Вместе с тем представители власти в лице Букретова, Морозова и других в своих разговорах с офицерами и казаками указывали и подчеркивали безвыходность положения: в Крыму - ловушка, да и пароходов нет, грузины не пускают к себе, а против того, чтобы туда пробиться силой, категорически высказались англичане, горные перевалы заняты большевиками, патронов нет, продовольствия - также. У кубанцев была окончательно подорвана вера в возможность найти выход из создавшегося положения. Однако и в день капитуляции кубанцы в массе были настроены против этого и готовы были прорываться в Грузию или идти в горы.
— Общая ненависть к грузинам, - утверждали офицеры и некоторые из членов Рады, - была настолько сильна, что мы все время мечтали о том, как бы хорошо было войти в соглашение с большевиками, разбить грузинские войска и идти прямо на Тифлис.
— Если это и авантюра, - говорили офицеры, - то, во всяком случае, это было бы вполне достойным возмездием за то отношение, которое проявляли к нам грузины.
Мечты остались мечтами, и не желавшие сдаваться кубанцы и донцы отправились в горы, где частью распылились, очутившись в рядах “зеленых”, частью проникли на Кубань.
Что касается Букретова, то о последних часах его пребывания на побережье член Рады Назаров, близко стоявший к Букретову, рассказывает, что атаман совершенно растерялся и действовал без всякого плана и последовательности. Назаров зашел к Букретову, когда все части митинговали по поводу условий капитуляции.
— Я не соглашусь на перемирие, не подпишу его, - заявил Букретов Назарову.
Назаров одобрил намерение Букретова, причем добавил:
— Среди казаков и офицеров есть много сторонников того, чтобы силой пробиться в Грузию.
На это Букретов ответил:
— Это невозможно потому, что представители английского командования заявили, что, если хоть один из казаков с оружием пройдет через границу, они откажут казакам в какой бы то ни было помощи.
— Может, все это одна “политика”, - продолжал настаивать Назаров, - и, если мы начнем переходить границу, грузины сделают лишь вид, что оказывают сопротивление?
— Нет, нужно предпринять другие шаги, - заметил Букретов, не указывая, в чем они должны заключаться, и здесь же беспомощно обратился к Назарову с вопросом:
— Что же я должен делать?
— Вы должны смотреть туда, куда пойдет армия: если в Грузию, то и вам нужно идти в Грузию; сядут казаки на пароход - вы также должны ехать с ними. Оставаться здесь, у большевиков, вы не должны.
— Да, я должен находиться с армией, - согласился Букретов. - Я и англичанам сказал, что разделю судьбу своих казаков. Англичанам это очень понравилось... Ну а вы что мне советуете?
— Я уже высказал свое мнение: что-нибудь, но решайте...
Так как у Букретова, по его словам, находился приданный ему в Севастополе пароход “Бештау”, то Назаров поинтересовался, куда этот пароход направляется.
— В Батум, - ответил Букретов, добавив, что на “Бештау” он хочет погрузить юнкерские училища.
Присутствовавший во время разговора председатель кубанского правительства Иванис спросил у атамана, не означает ли его отъезд с воинскими частями желания продолжать борьбу. На это Букретов не дал определенного ответа и заявил, что от Белашева он ждет сведений о результатах его последней попытки договориться с грузинами. В случае успеха он, атаман, предполагает следовать на каком-нибудь пароходе, сопровождая войска вдоль побережья.
После этого Назаров получил за подписью Букретова записку с разрешением погрузиться на “Бештау”, предполагая, что пароход пойдет вместе с Букретовым в Батум.
Рано утром 19 апреля он подъехал к “Бештау”, где встретился с адъютантами Букретова, которые в разговоре с ним выразили сомнение, что вряд ли “Бештау” пойдет в Батум. Сомнения эти были вполне основательны, если принять во внимание заявление генерала Шкуро о том, что весь тоннаж отдан в его распоряжение и “Бештау” пойдет с войскам в Крым. Тогда Назаров вместе с адъютантами подъехал к английскому миноносцу “Кородок”, на который, по словам его спутников, в последний момент решился погрузиться Букретов. Англичане заявили, что об этом им ничего не известно. Назаров тогда вернулся на “Бештау”, попросив адъютантов передать Букретову, что он, Назаров, хочет ехать в Батум, и если атаман отправляется на другом пароходе, а не на “Бештау”, то пусть сообщит об этом Назарову. Никаких сообщений от Букретова не было получено.
Председатель кубанского правительства Иванис также погрузился на “Бештау”, который по распоряжению Шкуро направился в Крым, а не в Батум. Букретов же на “Кородоке” 19 апреля в 4 часа дня вместе с Дрейлингом, начальником своей канцелярии генералом Рацемовичем-Плотницким и адъютантами выехал в хутор Веселый. 20-го утром он с чинами штаба по предложению англичан выехал в Батум, а оттуда переехал в Тифлис, где сложил свои полномочия и звание кубанского атамана, передав в присутствии членов Рады, согласно кубанской конституции, атаманскую булаву Иванису.
Так закончилась ликвидация остатков Вооруженных Сил на Юге России на побережье Черного моря у грузинской границы. В официальном сообщении штаба главнокомандующего генерала Врангеля по этому поводу глухо говорилось лишь только о том, что “некоторые лица высшего командования состава войск Побережья с войсковым атаманом Кубанского войска генералом Букретовым во главе вступили 17 апреля в переговоры с противником и 20 апреля сдали в плен кубанские полки против желания последних. Большая часть донцов и часть кубанцев перевезены в Крым”41.
По воспоминаниям Г. Н. Раковского.
Write a comment