К началу марта армия Донская, Добровольческий корпус, Кубанская армия оказались настолько дезорганизованными, что отход за Кубань и, следовательно, сдача Екатеринодара были предрешенным фактом. Не удержавшись на линии реки Дона, войска продолжали отступать по инерции, оказывая очень слабое сопротивление противнику. Искусно маневрируя, применяя все время обход и охват, воодушевленные успехом, большевики шли по Кубани триумфальным маршем, не давая своему противнику дня для передышки. Части отходили, рассчитывая задержаться на Кубани, в большинстве же желая совершать и дальний отход, не представляя себе ясно картину его и стремясь к сохранению себя и тех, кто ввиду своего прошлого участия в Гражданской войне никоим образом не мог бы остаться с большевиками. Казалось, что Вооруженные Силы на Юге России готовы капитулировать и что совершенно отпадает идея, во имя которой казаки и добровольцы вели двухлетнюю борьбу с большевиками.
Катастрофическое отступление казаков и добровольцев являлось результатом не превосходства сил, а упадка духа. Если бы этого упадка духа не было, то, как вполне основательно предполагали некоторые из представителей командования, положение нельзя было считать безнадежным, потому что и Советская власть переживала тяжелый кризис.
Представителям этой власти приходилось на юге России вести самую напряженную борьбу с крестьянством. Весь район Екатеринославской, Херсонской губерний, часть Таганрогского округа находились в руках Махно. Можно было ожидать, что это движение охватит всю Украину. Возможность крестьянских восстаний учитывалась большевиками, и такого рода опасения красной нитью проходили через советские радиотелеграммы.
Но какими средствами после всего пережитого можно было поднять веру, вдохнуть силу и энергию в сердца бойцов, неудержимо стремившихся уйти за Кубань и поставить между собою и неутомимым противником большую водную преграду? Надежды на это почти не было. И перед высшим командным составом стоял мучительный вопрос: а что же будет там, за Кубанью? И здесь руководителей Вооруженных Сил на Юге России обуревали самые тяжелые сомнения.
Отход за Кубань представлял серьезную опасность. Район, расположенный по левому берегу ее до устья у станицы Усть-Лабинской, был слабо населен, до крайности беден хлебом, большевистски настроен. Местность в этом районе была низменная, болотистая, с труднопроходимыми дорогами, с полным отсутствием связи между отдельными пунктами.
Район гор к побережью Черного моря был еще более беден. Таким образом, при быстром отходе туда армия и беженцы вынуждены были бы жить исключительно на местные средства, ибо для подвоза продовольствия не было времени.
Еще более серьезные опасения возникали, когда приходилось считаться с возможностью дальнейшего отхода от Кубани, если этого потребовала бы обстановка. Ни побережье Черного моря, ни путь через горы в направлении на Туапсе, Джубгу и Новороссийск для отхода были непригодны, так как там не было ни хлеба, ни фуража, ни мяса. Если бы пришлось продолжать отход даже в направлении на Грузию, то положение нисколько бы не улучшилось, так как последняя сама переживала голод и возникал серьезный вопрос: даст ли возможность грузинское правительство пройти через свою территорию вооруженным частям, даже казачьим? Таким образом, без подготовки эта операция до крайности была тяжела. Быстрый же, неудержимый отход войск лишал всякой возможности произвести эту подготовку, лишал последних остатков хлебных районов. Нарушая все соображения, приходилось бросать незаконченным все, что делалось для подготовки, в особенности в отношении того, чтобы иметь транспорты, соответствующим образом нагруженные. Эти транспорты должны были бы сопровождать армию вдоль Черного моря, если бы ей пришлось туда отходить. Нужно отметить, что кой-какие подготовительные к отходу операции производились. Даже началось сосредоточение разных запасов по дорогам к Черному морю на Туапсе, по которым предполагался отход частей Донской и Кубанской армий, тогда как Добровольческий корпус должен был двигаться по Черноморскому побережью на Новороссийск.
Все эти соображения, все эти планы, все конкретные шаги, которые делались для их реализации, за ничтожными исключениями совершенно не были известны ответственным строевым начальникам, не говоря уже о рядовом офицерстве. Командирам корпусов и конных групп, начальникам дивизий и бригад приходилось выслушивать вопросы такого рода:
— А куда мы отойдем в случае нажима противника - к Новороссийску или прямо на юг?
Мало было надежд на то, чтобы благополучно выбраться из Новороссийска.
— Нас или потопят в море, - говорили офицеры-фронтовики, - или, если большевики сомкнут войска, то кто знает, не перевешают ли нас свои же, чтобы искупить себя тем самым от всяких репрессий.
Что могли отвечать на это ответственные начальники своим подчиненным?
— У нас есть начальство, которое руководит нами. Оно будет отвечать за последствия, а не мы.
Характерно, что рядовая масса в эти тяжелые дни в смысле морального уровня, в смысле стойкости и веры в возможность того, что будет найден выход из создавшегося положения, стояла значительно выше интеллигенции, в частности офицерства.
— Начальство найдет выход, - говорили в низах. - Нужно только смотреть, чтобы офицеры нас не покинули. Мы пойдем за ними от большевиков, куда они нас ни поведут.
Трудно было найти выход из этого тупика. Это хорошо сознавали все. Окрыленные победой, большевики дрались великолепно. Если бы даже их противники и имели успех, то ряды донцов, добровольцев и кубанцев еще более бы поредели. Пополнений же не было, тогда как большевики имели в своем распоряжении неиссякаемые резервы. Все решалось кубанцами. Но, как я уже говорил, когда донцы и добровольцы проходили через кубанские станицы, они видели, что население этих станиц, не желая воевать, в массе оставалось дома.
Правда, в последних числах февраля и в начале марта стали поступать вполне определенные сведения о том, что под влиянием репрессий и насилий, чинимых большевиками, несмотря на приказы красного командования, на Кубани как будто бы наконец происходит радикальный перелом в настроении. Дружно поднялся против большевиков Баталпашинский отдел. Зашевелились и другие отделы. Численность Кубанской армии стала быстро повышаться. Кубанский корпус генерала Бабиева даже пытался взять Ставрополь. Повысилась боеспособность корпусов генералов Науменко и Топоркова. Но это движение все еще носило неорганизованный характер, главным образом благодаря инертности, бездеятельности кубанского правительства и Рады.
Положение ухудшалось с каждым днем, и последние попытки командующего Донской армией предотвратить надвигающуюся катастрофу не увенчались успехом. Екатеринодар и Новороссийск доживали в этот период свои последние дни.
С момента заключения соглашения Верховного Круга с Деникиным чрезвычайно сложная политическая обстановка усложнилась до последних пределов. Самый факт соглашения был аннулирован в своем зародыше тем, что обе договаривавшиеся стороны заключили соглашение с предвзятой мыслью нарушить его при первом же удобном случае. В связи с яростной агитацией против Деникина и ставки вообще, авторитет и престиж которых падали с каждым днем, развивалась агитация против Южнорусского правительства, лишая его последней опоры. Не говоря уже о Кубанской Раде, но и Верховный Круг, по инициативе которого возникло Южнорусское правительство, стал этому же правительству в оппозицию. Характерно, что когда новое правительство выступило на Верховном Кругу с декларацией, в которой в общих фразах указывало на свой демократизм, гарантируя всякие свободы и подчеркивая свое намерение продолжать борьбу с большевиками, то Круг признал это выступление в сущности излишним. Такое отношение мотивировалось тем, что по соглашению с главным командованием Верховный Круг, мол, лишен законодательных функций и, следовательно, единое правительство не может быть перед ним ответственным. В результате декларация была признана не декларацией, а “сообщением”, чем Верховный Круг определенно отмежевался от объединяющей власти в лице Южнорусского правительства, участь которого, равно как и участь генерала Деникина, были предрешены общим ходом событий.
Главнокомандующий в это время делал последние попытки установить хотя бы слабую связь с общественными и политическими кругами и с этой целью окончательно распрощался с целым рядом своих прежних сотрудников и помощников. Но это были лишь паллиативы. Чувствуя, что все кругом него, все, что было создано с таким трудом, теперь разрушается, причем в этом разрушении такую видную роль играли им же назначенные лица, сам кристально чистый человек, глубокий патриот, Деникин очутился теперь в полном одиночестве, можно сказать, растерялся и почти перестал проявлять какую бы то ни было активность. С ним как с лицом, стоявшим во главе управления военного и гражданского, в Екатеринодаре почти совершенно перестали считаться.
Уже и раньше под влиянием постоянных конфликтов с Деникиным политические деятели Кубани зондировали почву в штабе Донской армии: не согласится ли генерал Сидорин взять на себя тяжкое бремя верховной власти? Но каждый раз Сидорин давал отрицательный ответ. Теперь этот вопрос перед кубанцами встал во всей своей остроте. Нужно было действовать быстро, смело и решительно. А между тем среди казаков по-прежнему не было лица, которое могло бы занять пост главнокомандующего. К тому же в эти дни Сидорин, защищая Екатеринодар, находился на фронте. И вот кубанцы пытаются найти единственный, как казалось им, возможный выход из создавшегося положения.
Когда главнокомандующий неожиданно уехал в Новороссийск, во дворце кубанского атамана произошло весьма характерное совещание. На этом совещании указывалось, что обстановка с каждым днем становится все сложнее и сложнее, что в эти критические дни никаких руководящих указаний от главнокомандующего не получается, что поэтому... обстановка требует объединения Донской и Кубанской армий. Хорошо было бы, если бы начальник штаба Донской армии генерал Кельчевский, назначенный Деникиным военным министром Южнорусского правительства, вступил в общее командование объединенной армией. Когда сообщили об этом Кельчевскому, последний ответил:
— Никогда этого не будет. Это - бунт, а на бунт, как честный солдат, я никогда не пойду.
Неожиданный отъезд Деникина и фактический разрыв связи с ним послужили для наиболее оппозиционно настроенных членов Верховного Круга, главным образом из кубанской фракции, поводом к окончательному разрыву со ставкой. В результате за день до сдачи Екатеринодара26 Круг принял следующую весьма характерную резолюцию: “Верховный Круг Дона, Кубани и Терека, обсудив текущий политический момент в связи с событиями на фронте и принимая во внимание, что борьба с большевизмом велась силами в социально-политическом отношении слишком разнородными и объединение их носило вынужденный характер, что последняя попытка высшего представительного органа краев - Дона, Кубани и Терека - Верховного Круга - сгладить обнаруженные дефекты объединения не дала желанных результатов, а также констатируя тяжелую военную обстановку, сложившуюся на фронте, постановил: 1) считать соглашение с генералом Деникиным в деле организации южнорусской власти не состоявшимся; 2) освободить атаманов и правительства от всех обязательств, связанных с указанным соглашением; 3) изъять немедленно войска Дона, Кубани и Терека из подчинения генералу Деникину в оперативном отношении; 4) немедленно приступить совместно с атаманами и правительствами к организации обороны наших краев - Дона, Кубани и Терека - и прилегающих к ним областей; 5) немедленно приступить к организации союзной власти на основах правления Верховного Круга от 12 января 1920 года”. (Постановление, которое упоминается в последнем пункте резолюции, заключалось в том, чтобы союзная власть, как военная, так и гражданская, была организована на принципах парламентаризма и широкого народоправства.)
Эта резолюция была последним актом Верховного Круга, который затем фактически и юридически прекратил свое существование. Терская фракция в этом постановлении участия почти не принимала, так как ввиду трагических событий на Тереке терские парламентарии уже разъехались из Екатеринодара. Донская фракция спешно эвакуировалась в составе Донского войскового Круга, направляясь в Новороссийск. Что же касается Кубанской фракции, то и она вошла в состав фактически распылявшейся Кубанской краевой Рады.
На последнем заседании этой Рады, происходившем 3 марта, теперь уже официально членом Рады сотником Крикуном был поставлен вопрос о возможности соглашения с большевиками. Он был сформулирован в следующих выражениях:
— Если мы вступили в переговоры с реакцией, с правой диктатурой, то есть с главным командованием, то почему же исключается возможность переговоров с диктатурой слева? Народная масса ожидает, чтобы были исчерпаны все средства для окончания Гражданской войны. Население Кубани говорит, что раз “договорились с теми, кто насаждает губернаторов, то почему нельзя договориться с большевиками”. Нужно немедленно прекратить войну, потому что, если ее продолжать, восторжествует в случае победы только реакция.
Рада не вынесла, однако, на этом заседании никаких определенных решений и на следующий день должна была спешно уходить из занимавшегося большевиками Екатеринодара. Фактически все это привело лишь к тому, что попытка провести в жизнь постановление Верховного Круга о разрыве с Деникиным была сделана лишь со стороны лиц и учреждений, стоявших во главе Кубани.
События развивались с необычайной быстротой. Екатеринодар переходил уже в руки военных властей. Город панически эвакуировался, что, как и в других оставляемых Вооруженными Силами на Юге России городах, происходило в хаотической обстановке саморазгрома и сопровождалось грандиозным расхищением и разграблением миллиардных ценностей. Гражданская власть в городе была передана городской думой самочинно возникшему Временному комитету. Военная власть в эти дни перед сдачей Екатеринодара перешла к командующему Донской армией, приказом которого город был объявлен на осадном положении и начальником гарнизона был назначен генерал Гандурин.
Уже несколько дней узкие улицы Екатеринодара были забиты бесконечными, на десятки верст растянувшимися беженскими и военными обозами, одиночными всадниками и частями. Задача командования сводилась к тому, чтобы дать возможность армии и беженцам перебраться по единственному мосту за Кубань. Правда, были сделаны попытки построить деревянный мост, но он был закончен лишь в день сдачи Екатеринодара.
В несравненно лучшем положении находился Добровольческий корпус, имевший возможность в более нормальных условиях переправиться за Кубань в ее нижнем течении, а также кубанские части и некоторые части Донской армии, находившиеся на правом фланге и имевшие возможность переправиться на эту сторону в верхнем течении Кубани, главным образом у Усть-Лабы, где не было сильного давления со стороны большевиков. Положение же Екатеринодара осложнялось еще и тем, что через город и мост должны были переправиться не только Донская армия и части Кубанской армии, но и десятки тысяч беженских обозов, учреждения и лица, эвакуировавшиеся из города. В довершение всего в городе с часу на час ожидали восстания местных большевиков.
— Главная моя задача, - рассказывал мне генерал Гандурин, - заключалась в том, чтобы поддержать порядок до перехода города в руки строевых начальников, расквартировать части, заставить магазины торговать и, главное, предохранить огромные винные склады от разграбления. Все представители власти, назначенные кубанским правительством, убежали. Помогал мне Временный комитет городской думы, причем члены этого самочинного комитета, несмотря на мои неоднократные напоминания, так и не сообщили своих фамилий и полномочий (быть может, это были большевики)... Городская дума, состоявшая из домовладельцев, самоупразднилась. До последнего дня мне удалось сохранить в городе порядок, и Временный комитет мне много помог в этом.
Оборона Кубани в Екатеринодаре была возложена на инспектора донской артиллерии генерала Майделя, руководство переправой - на инспектора донской (не существовавшей уже) пехоты генерала Карпова. В распоряжении их находилось несколько сотен надежных стрелков и пулеметчиков, а также бронепоезда.
Всю ночь с 3 на 4 марта по улицам города и мосту катилась непрерывная лавина людей, лошадей и телег. Все в массе и каждый человек в отдельности стремились как можно скорее перебраться за Кубань, уйти из непосредственного соприкосновения с противником и там передохнуть. Об этом давно уже мечтали, этим жили последние полтора месяца. Лавина отступавших переполнила до крайних пределов все улицы города. То и дело возникали огромные пробки, которые рассасывались с большим трудом. В городе происходило что-то потрясающее, так как из каждой улицы выливался свой собственный поток телег, людей и лошадей. Все это орало, кричало, ругалось, ломалось... Пришлось ограничиваться регулированием движения по самому мосту. В последнюю ночь и день через мост проходили главным образом войсковые обозы, в значительной мере разбавленные беженцами-калмыками, ехавшими на своих безобразных конных и верблюжьих запряжках. Вместе с ними проходили и войсковые части, вырвавшиеся из рук своих начальников.
Утром 4 марта в город стали поступать сведения, что большевики находятся верстах в пятнадцати от Ека-теринодара, что они идут без всякого отпора. Между тем утром новый деревянный мост еще не был готов и мог пропускать через себя отступавших часов с 12 дня. Настроение у всех было крайне нервное. Приходилось думать о том, чтобы своевременно минировать мост и взорвать его, как приказал генерал Сидорин, выехавший вместе со штабом в поезде из Екатеринодара в Георгие-Афипскую в ночь с 3 на 4 марта.
— Мне было совершенно непонятно, - рассказывает генерал Майдель, - почему наша конница так быстро отходит. Ввиду опасений, что минирование моста не будет закончено к критическому моменту, я распорядился подвезти для защиты моста бронепоезд...
В городе, где сбились тысячи всадников и колоссальные обозы, начиналась уже страшная паника. Все чаще и чаще раздавались выстрелы, скоро перешедшие в ожесточенную ружейную трескотню. Стреляли немногочисленные местные большевики, стреляли, сами не зная куда, отступавшие. В довершение всего, когда генерал Гандурин уже ушел из города, передав его в руки строевых начальников, винные склады были разграблены некоторыми из наиболее дезорганизованных частей. Не было никаких сил, чтобы предохранить спирт от расхищения, чтобы уничтожить эти грандиозные запасы алкоголя. Быстро расхищались бутылки со спиртом. На улицах и у моста появились пьяные, которые своим диким видом, криками, беспорядочной стрельбой увеличивали общую панику. Уже начинался разгром магазинов, битье стекол, улицы покрывались разграбленными товарами.
На мосту до 12 часов дня царил сравнительный порядок.
Шли обозы, воинские части, прошел со своим штабом кубанский атаман Букретов, кубанское правительство, многие из членов Рады, проезжали чины различных штабов и учреждений. Настроение у всех было подавленное, апатичное. Лица проходивших через мост носили отпечаток поразительного безразличия ко всему, происходившему на их глазах. То, что творилось в городе и на мосту, их не касалось. Кто-то другой, посторонний, должен был устанавливать порядок, волноваться, ругаться, кипятиться, назначать частям сборные пункты, регулировать поток беженцев, поднимать дух среди командного состава. Кто-то другой должен был заботиться обо всем этом...
Проследовал через мост и начальник конной группы генерал Секретев, который заявил начальнику обороны генералу Майделю:
— Приготовьтесь ко взрыву моста. Часа на два, на три можете рассчитывать, а больше нет. Я остановлюсь вот в этом домике, и вы держите со мною связь.
К городу быстро приближались большевики. К полудню обстановка начала сгущаться. По всем дорогам катилась сплошная лавина...
Одновременно с лентами людей, лошадей и обозов, стекавшихся к мосту, от станции через тот же мост двинулась сплошная лента поездов: по три, по четыре поезда. Появление поездов на мосту встречалось проклятиями и озлобленной руганью. Около нового деревянного моста также собралась огромная толпа. Началась переправа, которая продолжалась больше часа. Вдруг по этому мосту местные большевики, спрятавшиеся где-то в домах, открыли ружейную и пулеметную стрельбу. Очутившись под обстрелом, вся масса людей, скопившаяся около моста, бросая повозки, стала резать постромки и в страшной панике понеслась к железнодорожному мосту. Через несколько минут около деревянного моста уже никого не было, хотя стрельба большевиков была ликвидирована открывшим по ним огонь бронепоездом.
В городе уже шел форменный погром. Всем казалось, что красные уже ворвались в Екатеринодар, хотя в действительности они лишь приближались к городу. Ожидавшим переправы казалось, что их отрежут. Обозные и беженцы резали постромки, бросая телеги, и мчались к мосту - этому последнему якорю спасения.
Промежутки между лентами поездов были забиты сплошь живым потоком. Внизу тихо плескалась разливавшаяся, выходившая из своих берегов многоводная Кубань. Смерть грозила каждому оборвавшемуся с моста. А таких было немало... Иногда поезд, подталкиваемый сзади шедшими поездами, начинал судорожными толчками продвигаться вперед, несмотря на ржание лошадей. Не только лошади, но и люди попадали под колеса паровозов. Кровь капала с моста в мутные воды Кубани.
Вот отдельные сцены, врезавшиеся в память.
На берегу митингует какая-то кубанская часть.
— Зачем на мост идти, пойдем назад... – доносятся голоса.
В людском и лошадином водовороте беспомощно мечется какая-то девушка.
— Куда вы попали? - кричит ей проезжающий генерал. - Вас сейчас задавят.
— Я - участница Кубанского похода. Мне нельзя оставаться в городе. Ради Бога, помогите! - бросается к нему девушка.
— Лезьте ко мне скорее на лошадь...
С помощью казаков взбирается беженка на лошадь, крепко обняв обеими руками генерала.
У некоторых всадников карманы набиты были бутылками со спиртом, и они хвастались ими друг перед другом, здесь же, во время переправы, распивая спирт.
По мосту проезжает дивизия во главе с генералом Егоровым, который хладнокровно обсуждает с казаками вопрос, кого больше нужно драть за все происшедшее.
— Всех нужно драть, - резонерствует он. – Нужно драть высший командный состав, нужно драть нас, нужно драть вас, казаков... За что драть? За то, что не умеем воевать. Нужно знать казаков. Нужно знать, как с ними воевать. Вспомните, как в прошлом году на Донце было. Пропустим большевиков через реку и... бац по морде. Они назад. Опять пропустим. Опять - бац по морде. Вот как нужно воевать! То же нужно делать и теперь, когда перейдем за Кубань. Казаку что нужно? Ему нужен был один день, чтобы вшей побить. Другой день, чтобы вымыться. Третий, чтобы выспаться. А потом он пойдет воевать. Нужно всех драть: высший командный состав, меня, вас.
— Ну, если всех драть, - рассудительно замечает один из казаков, - тогда лучше никого не драть...
А рядом на глазах санитарного инспектора Донской армии генерала Каклюгина упавшую с повозки сестру милосердия давят лошадьми и... сталкивают в Кубань.
Оживленно работают пулеметы бронепоезда, руководимого генералом Майделем. Местные большевики уже прекратили стрельбу по мосту.
В этот момент к бронепоезду подбегает какой-то чиновник, беспомощно стоявший возле телеги с обрубленными постромками.
— Ради Бога, - умолял он, - возьмите с собой последние деньги и ценности кубанского правительства. Они здесь на телеге: осталось всего одиннадцать ящиков.
Ящики с деньгами ставят на площадку бронепоезда...
Паника между тем доходила до своего кульминационного пункта. Воинские части, которые должны были прикрывать отход, никакого сопротивления не оказывали и, пробиваясь через обозы, шли напролом через мост. Здесь уже действовал только один инстинкт самосохранения, и были случаи, когда на мосту раздавалась, правда, не приведенная в исполнение, команда:
— Шашки вон, за мной, руби эту сволочь!..
Были случаи, когда панически настроенные люди
бросались с моста в Кубань, где, конечно, гибли. Были случаи, когда, бросив обозы и гурты скота, калмыки и калмычки, считая, что все погибло и большевики их сейчас захватят, резали своих детей и бросали в воду...
В городе осталось огромное количество брошенных хозяевами обозов, гуртов скота, лошадей. Уже выполз из своих нор всякий городской сброд и ринулся грабить обозы. А между тем в городе находились лишь разъезды большевиков. Было время, когда мост оставался свободным и многие из перебравшихся после того, как улеглась паника, переходили обратно через мост и возвращались оттуда со всяким награбленным добром.
— И здесь, - рассказывал мне генерал Карпов, - я был свидетелем маленькой, но весьма характерной сцены, которая является светлым пятном на темном фоне мрачной картины оставления Екатеринодара. В этой хаотической, кошмарной обстановке, когда всякий думал лишь о себе, когда из города возвращались пьяные и грабители, я видел вместе с ними трех казаков. Один был весь обвешан пулеметными лентами. На руках у него - ребенок. Другой везет подобранные пулеметы, третий - пачку винтовок. “Пулеметчики?” - спрашиваю у них. “Так точно”, - отвечают. Прямо расцеловать их хотелось...
Последние столкновения с большевиками в Екатеринодаре происходили на вокзале.
— Большевики в первую очередь, - рассказывал мне генерал Майдель, - попали на вокзал, куда возвратился и мой бронепоезд. До прихода красных какие-то подозрительные личности громили вагоны с интендантским имуществом. Когда пришли большевики, все, находившиеся на вокзале, перепутались и заполнили промежутки между поездами. Мой бронепоезд пулеметным огнем стал обстреливать эти промежутки, и они были совершенно очищены: остались лишь горы трупов и раненые. Потом из бронепоезда началась охота на отдельных большевиков. Били на выбор...
Один из большевиков с револьвером в руках геройски бросился на бронепоезд с криком:
— Сдавайтесь!..
Его буквально перерезали из пулемета.
Город был занят пока незначительными силами большевиков. Последним с вокзала и города уходил бронепоезд, стреляя налево и направо из всех своих орудий и пулеметов, пробиваясь через цепи залегавших между станцией и мостом большевиков и переходя на другую сторону реки.
В ночь с 4-го на 5-е огромный железнодорожный мост через Кубань был взорван.
Воспоминания Г. Н. Раковского "Во стане белых".
Продолжение следует.
Write a comment